Стили и жанры
|
ГЕОРГИЙ НИССКИЙ22.06.2020
Продрогший художник стоит на обочине возле врезавшихся в московскую землю надолб — «ежей». По Ленинградскому шоссе идут и идут танки. Кажется, только вчера всё здесь было мирным. А теперь холодный воздух сотрясается скрежетом гусениц. Дышат в белёсую изморозь сизые выхлопы моторов, тревожно мечется тонкая сетка колючего осеннего снега. Сквозь неё чеканными кажутся фигуры бойцов в шинелях, будто слившиеся с броней боевых машин... Не в силах художник оторвать взгляда от грозного стального потока, устремившегося к западной окраине любимого города. Бои идут уже там, кровавые, незатихающие! Так суровой осенью 1941 года появилась картина Георгия Нисского «На защиту Москвы». Художник создал сразу два варианта — гуашью и маслом. Без этюдов, набросков. — Я только чувствовал и смотрел,— скажет годы спустя Георгий Григорьевич,— Потом убегал в мастерскую рисовать и компоновать. Вещь написал, сам не замечая, в два дня... Помогло редкое умение работать без этюдов, чтобы не утратить свежесть впечатления, яростность пережитого. А подробные этюды, зарисовки, тщательные штудии карандашом, кистью — всё это было вначале, ещё во второй половине 30-х годов. Открывал тогда для себя художник ценность точной фиксации натуры. Освоив и выверив эту точность, стал учиться обобщать: высмотренную у природы правду цвета передавать в напряжённом, будто звенящем от внутреннего волнения колорите, в неожиданной композиционной заострённости. Ещё учил он память подолгу хранить самое-самое важное, пусть увиденное однажды. Говорят, всё добывается трудом. Но и приумножается им же. В постоянной работе открылась Нисскому наилучшая для его таланта форма.
И вот всё больше высвобожденного «этюдного» времени расходуется у мастера на осмысление живых впечатлений от нарастающей созидательной мощи страны. И, казалось, картина сама переплавлялась в живопись не прикосновениями кисти к холсту — биением сердца! ...Летом 1932 года недавний выпускник ВХУТЕМАСа Георгий Нисский приехал навестить отца, железнодорожного фельдшера. В родных Новобелицах обступили воспоминания. Как светловолосым, веснушчатым мальчишкой носился с босоногой ватагой приятелей по железнодорожным путям, в царстве паровозов, семафоров, рельсов. Прибегал домой затемно, в ссадинах. И уж совсем позабыть счёт времени заставляли поездки на «кукушке» со знакомым машинистом, дозволявшим иногда самому дать гудок! Кто знает, воплотилось бы это время так ярко в живописи Нисского, если бы навсегда не сохранил художник мальчишечью страсть к механизмам, технике, всему тому, что мы сегодня зовем приметами НТР. Поначалу даже намечалось, что они-то и станут главным в судьбе — мечтал мальчик быть машинистом. Но, поступив в Гомельскую гимназию, увидел однажды на витрине москательной лавки набор масляных красок «Гюнтер Вагнер». И потерял покой, покуда не купил их — сэкономил на завтраках. Случалось, что и с уроков сбегал домой, где ждали краски и холст. ...Художник присел на завалинке родного дома. Мимо на всех парах мчится, пыхтя, тот же паровоз-трудяга. В ответ на его приветственный гудок, встрепенувшись, поднимают «руки» семафоры. Нити рельсов поблёскивают в стелющихся ещё по-над землёю лучах утреннего солнца. Всплывая выше и выше, светило теснит стылую предрассветную синеву, подсвечивает голубизной картину осеннего утра. Раскрыт этюдник. И скромный индустриальный мотив со стайкой нахохлившихся воробьёв на проводах предстал на холсте.
Над страною вставала заря пятилеток. Уже в этом пейзаже заметишь то, что год от года станет набирать силу, выразительность и достигнет вершины в монументальных пейзажах Нисского: и живая прелесть, обаяние родной природы, и обдуманная красота индустриального обновления страны написаны с одинаковым приятием, равным знанием и тем полным контактом художника с изображаемым, который не под силу созерцательности и который не приобрести одним наблюдением — пусть самым пристальным, натренированным. Нужны сердечная приверженность, сопричастие. Поэтому и работал этот мастер всегда в полную меру самоотдачи, в напряжении открытия, умея, как он это сам называл, поговорить с натурой наедине. И натура — жизнь, правда, открывались ему в истинной, живой красоте. Особенно когда хотел он восславить современность. Так проявился в самом начале необычный метод работы Нисского. И небольшой холст «Осень. Семафоры.», принесший ему известность, вобрал романтику, приподнятость времени. Любовь к технике верно служила художнику — певцу социалистической нови, помогая воссоздавать в живописи деятельную юность, энтузиазм. Судьба художника была неотделима от жизни страны, осуществлявшей индустриализацию, «шаги саженьи» в грядущее. А юность его совпала с юностью Страны Советов. В колоннах вхутемасовцев, идущих в Политехнический слушать Маяковского, непременно шёл Жора Нисский. В волейбольной команде вуза, сильнейшей в столице, был он лучшим игроком — стране так нужны сильные, смелые, ловкие! Стройный крепыш этот первым из студентов ВХУТЕМАСа прыгнул с парашютом.
Уже будучи знаменитым художником, увлёкся парусным спортом и стал капитаном столичной команды яхтсменов, чемпионом Москвы, мастером спорта. Этого человека в матросской робе, чуть сдвинутой набекрень капитанке с «крабом», с пристально- мечтательными глазами, видящими нечто особенное, знали хорошо крымские рыбаки. Но знали ли они, что исходил он под парусами Московское и Рыбинское моря, на военных кораблях прошёл маршрутами наших боевых флотов... Дух мужества, братства смелых сохранит он и тогда, когда будет избран действительным членом Академии художеств СССР, а Россия увенчает его почётным званием народного художника. Потому и облик социалистической Отчизны, одухотворенный энтузиазмом и подвигом её сыновей, предстаёт на полотнах Нисского в праздничной шири, натиске созидания. И просветлённо, отчётливо, будто сквозь наведённую на резкость современную широкоформатную оптику. Особенно Подмосковье, певцом которого назвали мастера вскоре после войны.
Любимый край расстилается на холстах просторно, молодо, в неохватности далей и стремительности времени, чей бег, полёт и ритм, будто ликуя, отсчитывают перекрестки, телеграфные столбы, трубы заводов, мачты ЛЭП. «Зима. Подмосковное шоссе.», «Перед Москвой. Февраль.»... Глядя на пронзающую горизонт стрелу шоссе в этих пейзажах, вдруг понимаешь, что видна она сквозь ветровое стекло мчащегося автомобиля. Перед нами претворённая в реальность живописного полотна лаконичная формула Нисского: «Новое окружает нас во всём, оно в современном ощущении пространства, в новом, чрезвычайно заострённом композиционном видении». И это видение у него абсолютно!
Однажды художник сказал: «Путешествия стали частью моей жизни и истоком работы». В строгой конкретности, ореоле романтики его искусство вбирало впечатления от увиденного: башни шлюзов, гонки яхт, магию вечерних вокзалов с рубиновыми огнями, суету портов, ажур виадуков и мостов, мощь корабельных верфей и стальных махин крейсеров. Чтобы не пропустить, не утерять деталей, которые помогут сложиться художественному образу, Нисский с 1955 года начинает писать гуаши, как он это сам называет, «по представлению». По существу, тут была замена натурных этюдов, невозможных при «скоростном», масштабно-ёмком методе художника. Такую рабочую привычку подсказали именно путешествия. Ведь за рулём автомобиля нет возможности сделать даже мгновенный набросок, а остановись — уйдёт из увиденного движение и словно растворится образная характерность нашего времени. Уже в мастерской перенесёт на ватман художник сфокусированную зрительной памятью лишь мелькнувшую на дорожном повороте деталь, частицу облика Родины. Художественно точным рождался образ, композиция решалась крупными объёмами. А как он любит дальний план не в голубую дымку спрятать, а, напротив, обозначить отчётливо. Холст освобождался от дробности, случайного бытовизма. И стремительность движения наполняла полотна мастера, которого учило новаторству само Время. «Отбирать только главное, нужное» — эту формулу сразу же за строчками: «Только бы верно понять сердцем», —записал Нисский в действующей армии под городом Юхновом. Ездили они туда в феврале 1942-го вместе с Александром Дейнекой. Явственно ощутил тогда мастерство в руках. Но учить своё сердце глубине чувства, мудрости сопереживания Нисский будет всю жизнь, щедро деля «науку» со зрителем. В самом простом станет открываться ему эта глубина. Над иссушенной пургами зимней равниной, над косым срезом леса летит, тревожа студёное северное безмолвие, серебряная стрела краснозвездного лайнера. Прислушиваясь к гулу двигателей, стряхивают вековечное оцепенение, колдовство одиночества иссечённые ледяными ветрами сосны, приветствуя человека,— «Над снегами».
Вычерчиваются будто мягчайшим мелом прямо по небесной синеве белые линии — трассы истребителей-сверхзвуковиков. Эти линии-инверсии на другом холсте Нисского — «Коломенское» — словно подчеркивают величавую стройность древнего храма. В таком продолжении утверждает художник нераздельность творческого порыва поколений народа. И тех, кто возвел каменный чудо-шатёр. И тех, кто посылает сегодня корабли в заоблачные выси, в просторы вселенной. Так всё усложняется и усложняется разветвлённость живых ассоциаций, которые образный и композиционный строй картины словно бы стягивает в один узел — художественное произведение. Спустя полтора десятилетия после битвы под Москвой вёл как-то художник машину по бывшим фронтовым местам Тёмное шоссе впереди светлело, становясь багровым у горизонта, там уходило в завтра солнце. На фоне заката внезапно стал зловеще-чёрным мирный силуэт телеграфного столба... Потом возник холст «Подмосковная рокада». Военный термин «рокада» — дорога, параллельная фронту, невольно заставляет вспомнить о грозном далёком времени...
«Моя привилегия — видеть»,— записал во фронтовом дневнике художник. Глядя на покалеченную землю, думая о горе и подвиге, признал тогда Георгий Нисский за собою эту единственную привилегию как обязанность: всматриваться в жизнь, примечать и воспевать всё новое, доброе, языком своего искусства сказать народу: «Смотри, это прекрасное новое — дело твоих рук, а ты — его полный хозяин». Эл. ПОПОВА
Журнал «Юный художник» №12 за 1982 год
Тут художнику "попала в кадр" его собственная «Волга» на которой он ездил на этюды. Себя же он изобразил в виде стаффажа на берегу реки.
Георгий Григорьевич Москву почти никогда не писал. Тем не менее, так получилось, что именно «Площадь Пушкина» стала одной из последних его работ.
|