Стили и жанры
|
Большой творческий путь13.10.2020
Зимой 1924 года молодой ленинградский живописец Владимир Малагис (1902—1974) пишет «Траурный натюрморт», вошедший затем в экспозицию советской живописи Русского музея. Этот холст — один из первых откликов советских живописцев на трагическое известие о смерти В. И. Ленина. Предметное содержание натюрморта — газетная полоса с чёрной каймой, лист с нотами «Вы жертвою пали...», скупо отобранные предметы, среди которых доминирует буханка грубого хлеба, — как бы задает тему траура. В предметно-пространственном решении натюрморта ощутимо влияние художественной системы К. Петрова-Водкина.
Действительно, молодой живописец, в том же, 1924 году окончивший Вхутемас, — выпускник мастерской замечательного художника и педагога. Уроженец местечка Гриво Курляндской губернии, рано, после смерти отца, вынужденный идти «в люди». Малагис успел к этому времени вступить добровольцем в Красную Армию, организовать изостудию в Белоруссии, поработать армейским художником и преподавателем художественных курсов в ряде воинских частей. Профессию живописца Малагис освоил основательно. Вначале в мастерской петроградского мастера Кюна — как ремесло, изготовляя копии журнальных картинок. Затем, уже профессионально, в рисовальных классах Общества поощрения художеств. После революции Малагис занимается в Петроградских государственных свободных художественных учебных мастерских, организованных на базе Академии художеств, и только последние годы обучения проводит в мастерской К. Петрова-Водкина.
О глубоко продуманной, философско-педагогической системе Петрова-Водкина написано много. Поэтому представляется немаловажным обратить внимание на другой аспект пройденной Малагисом школы — выучку у педагогов Общества поощрения художеств В. Плотникова, Н. Химоны, а затем реорганизованной Академии у А. Рылова и А. Эберлинга, которых художник вспоминал с благодарностью. Несмотря на бурный период, переживаемый художественной школой, Малагис прошёл все ступени профессионального образования постепенно, «по старинке» последовательно, в стороне как от деструктивных, так и конструктивистских, «антистанковых» течений современного ему искусства. «Староакадемическая» закваска в сочетании с дисциплинирующей системой Петрова-Водкина предопределили развитие молодого художника в русле станковизма, сосредоточили его интересы на проблемах содержательного характера.
Первые самостоятельные работы Малагиса противоречивы. Они распадаются на две группы — в первой ещё проявляется мощное воздействие «силового поля» системы Петрова-Водкина, во второй — с почти физически ощутимой наглядностью предстают бурные процессы кристаллизации собственных живописных представлений. «Траурный натюрморт» начинает эту вторую линию: стремление дать в колорите определённую эмоциональную тему здесь, несомненно, глубоко самостоятельно. Ещё более откровенно эмоциональный характер приобретает колорит в «Автопортрете» (1925) с его тёмной, напряженной, пульсирующей живописью и в особенности в работе «Мальчик с яблоком» (1927).
Конец 1920-х годов — время, когда окончательно утверждается своеобразие творческого метода Малагиса, выступавшего преимущественно в двух жанрах — пейзаже и портрете. Во второй половине 1920-х годов в Ленинграде сложилась сильная группа пейзажистов, включавшая творческую молодёжь, входящую в сформировавшееся тогда объединение «Круг художников» — В. Пакулина, А. Русакова, А. Ведёрникова и мастеров старшего поколения —А. Карева, Н. Лапшина, Н. Тырсу, В. Сукова. Малагис был одним из первых «круговцев», обратившихся к пейзажу. При этом в отличие от большинства живописцев, тяготеющих к городскому пейзажу, он последовательно утверждает пейзаж деревенский, сельский.
Наиболее значительна в пейзажном творчестве Малагиса серия работ, выполненная в 1931 году в селе Верхулино Псковской области. В работах «Поле», «Сарай», «Дождь» пейзаж строится широкими, почти прозрачными тональными планами, лишь изредка цвет сгущается, акцентируется в «ударных» цветовых зонах. Это создаёт эффект скрытого напряжения, сдержанной, но прорывающейся эмоции. Выразительные средства сведены к минимуму: широкое цвето-тональное обобщение, бегло, в одно касание кисти намеченные предметные реалии, служащие одновременно своего рода точками отсчёта пространственных планов. Предельная активность, целенаправленность восприятия и вместе с тем — цепко схваченное реальное природное состояние. Стремление сохранить исходный натурный импульс обусловливает в этих работах интересный приём: сама фактура, поверхность живописного слоя сохраняют ощущение непосредственности, мгновенности контакта с натурой. Особенно нагляден этот приём в серии пейзажей «Дожди». Высшим достижением живописи Малагиса 1930-х годов становятся портреты крестьян, выполненные в Череповецком районе. В этой серии была реализована содержательная программа портретного творчества, к которой приходит художник в начале десятилетия. Новизну рожденного революцией типа человека — свободного, естественного — стремились выразить художники разных поколений, в особенности молодые, для которых юность эпохи была слита воедино с их собственным возрастом, личной биографией. Ряд художников, исследуя духовную природу нового человека, были более внимательны к его земным корням, ощущение новых горизонтов жизни они дают, показывая преодоление ограниченности мира прежнего. К ним принадлежит и Малагис.
Он пишет колхозных крестьян в период, когда становление новой деревни, новых принципов хозяйствования только завершилось. Колхозы прочно становились на ноги, но колхозные активисты, люди простых крестьянских профессий, ещё воспринимались в ореоле недавних драматических и героических событий коллективизации. Укрупняя, как бы монументализируя характерность своих героев, показывая своеобычность их жизненного поведения, несхожесть настроений, художник настойчиво напоминает об их соприкосновении с общим током жизни. И если в целом эмоциональная тональность цикла — лирическая, если художник утверждает в конечном итоге новизну отношения крестьян к труду, то не забывает он и о другой, существенно обогащающей содержательный смысл портретного цикла теме — выстраданности этого нового мироощущения.
Таковы, думается, контуры содержательной программы этого цикла. Её реализация требовала разработки определенной типологии портретного изображения. Для всех портретов характерна постоянная, варьируемая с небольшими изменениями композиционная схема: как правило, портретируемый приближён к переднему плану холста, показан вплотную, в фас. Этим художник одновременно заявляет и о социальной значимости образа, и об основательности своего суждения о модели. Атрибуты, характеризующие профессию портретируемого, демонстрируются с простодушной откровенностью, дающей повод говорить о сближении с традицией русской вывески. Однако наивная репрезентативность этого приёма обретает новый образный оттенок. В конце 1920-х — начале 1930-х годов атрибуты крестьянских профессий символизировали для современников вполне конкретные пласты жизненного содержания. И это заставляет задуматься об образном смысле так откровенно используемого Малагисом приёма.
Малагис пишет работников обычного, рядового хозяйства, представителей исконных сельских профессий, по облику своему принадлежащих к традиционному крестьянскому типу. И вместе с тем — носителей нового отношения к земле и к своему труду на земле. Этой задаче — сложному, неоднозначному сопоставлению традиционных атрибутов крестьянского труда и нового к ним отношения — и служит избранный художником образный приём. Обнажённая, наивно-«лобовая» демонстрация исконных атрибутов говорит о гордости колхозных крестьян за свою профессию, свой труд. В этом чувстве — главное эмоциональное содержание серии: новизна отношения к крестьянскому труду как труду творческому, гордому, свободному.
Если композиционная структура портретов однотипна, то их живописное решение отличается исключительным разнообразием. Художник оперирует большими массами малонасыщенного, взятого нe в полную светосилу цвета, в пределах крупных цветовых планов богато и щедро разработанного, вибрирующего в характерных тональностях. В «Телятнице» (1932), «Доярке» (1934), «Колхозном плотнике» (1935) Малагис использует излюбленные им гаммы сиренево-розового, охристо-рыжего, белого и голубого, добиваясь впечатления глубины пространства градациями тепло-холодности. Художник писал на очищенной нефти, на скипидаре, применял «тянущие» грунты, накладывал цвет жидким слоем, стремясь к изысканной матовой поверхности, сквозь которую ощущалось зерно грубого холста. Уже первый портрет серии — «Свиновод» (1932)— отличается особенно выразительной разработкой фактуры: рельефный мазок сочетается с зонами, протёртыми до блеска, незаписанные куски проклеенного холста органично включены в живописную структуру произведения.
Следующий этап творческого развития Малагиса связан с годами Великой Отечественной войны. Художник остаётся в осаждённом Ленинграде, делит с, другими ленинградцами драматические испытания блокады. Человек большого общественного темперамента (в конце 1920-х годов он был председателем горкома ИЗО, первого профессионального объединения ленинградских художников, затем избирался в органы ЛОСХ). Малагис в блокадном Ленинграде исполняет обязанности ответственного секретаря творческого союза. В меру возможностей он заботится о ленинградских художниках и их семьях, организует вторую выставку художников-блокадников и как их представитель сопровождает её в Москву, служит в штабе партизанского движения Ленинградской области, участвует в оформлении окружённого города к празднованию двадцать пятой годовщины Октября.
В годы блокады живописец собирает большой подготовительный материал для созданных сразу же после войны тематических полотен — «В тылу врага», «Работа на заводе во время обстрела» (обе — 1945). В это же время он пишет ряд интереснейших портретов. «Боец ленинградского фронта А. Беляков», «Боец Заикин», «Спайпер Дьяченко» (все — 1943) — при несомненно более пристальном внимании к личностным, индивидуальным аспектам образы примыкают по своему живописному решению к портретам предвоенного пятилетия. Однако другие работы («Тётя Нюша», «Портрет старой работницы», обе — 1943) знаменуют принципиально новое отношение к задачам портретного образа. Его основы были заложены ещё в «Портрете костюмера Академии художеств Егорова» (1939), где прослеживается тяга художника к резкой психологизации образа. Ощущение груза прожитых лет даётся в тяжёлых, текучих, устремленных к нижней кромке холста очертаниях фигуры, в опущенной голове модели и её взгляде, не покидающем пределов картинного пространства. Зритель погружается в приглушённое, колеблющееся марево сложно составленного цвета, и эмоционально «пережив» эту среду, которая ассоциируется с дымкой, пеленой прожитых лет, он подготовлен к главному — восприятию лица.
Те же принципы развиты и в упомянутых уже портретах военной поры, изображающих пожилых ленинградских тружениц-блокадниц. Тема прожитой жизни, по-прежнему волнующая художника, здесь обогащена темой стойкости, несгибаемой силы духа, внутренним светом озаряющей образы старых, уставших женщин. Интерес к психологическому портрету, утвердившийся в портретах военной поры, определяет характер творческих исканий Малагиса в последующие десятилетия. Художнику не всегда удается сохранить образно-пластические критерии, установленные им для себя в качестве программных. Особенно это характерно для обширной, создававшейся вплоть до начала 1970-х годов серии портретов колхозников Калининской и Ленинградской областей, хотя среди этих работ есть подлинные удачи — такие, как острый по «ухваченности» характера, красивый по сочной, уверенной живописи портрет старейшего колхозника В. Н. Некрасова (1967). Более свободно, раскованно чувствует себя Малагис в портретах художников, над которыми он работает с конца 1940-х годов. Уже первое полотно серии — портрет В. Гальбы — отмечено большими живописными достоинствами. Психологическая характеристика образа углубляется в портретах Е. Чарушина, Ю. Васнецова (оба— 1950), М. Габе (1964).
Портрет Е. Чарушина, замечательного художника-анималиста и детского писателя, глубоко интересен не только мастерским разрешением собственно портретной задачи. Он аккумулирует зрелое, выношенное размышление о самом типе художника-современника, о своего рода этике творчества, носителями которой были для Малагиса близкие по духу собратья. Чарушин изображён в строгом рабочем халате, в белой рубашке, с аккуратно повязанным галстуком — он «застёгнут на все пуговицы» в прямом и переносном смысле, в его облике, манере держаться нет и доли артистического самоутверждения. Перед нами — работник, труженик, оторвавшийся на время от своего дела, но мыслями в него погружённый. Работа, напряжённая душевная работа — вот ключ к пониманию портретного образа. Этой творческой работы ожидает от художника портретируемый — отсюда его требовательный, испытующий взгляд. Творческая работа как стержень человеческой личности, мерило её внутренней масштабности — вот эмоциональный вывод, к которому приходит и художник. Так — на равных — возникает диалог, рождается эмоциональный контакт — непросто складывающийся, но действенный и плодотворный. Ещё более весомые достижения портретного творчества Малагиса связаны с работами, непосредственно продолжающими линию, начатую портретом Егорова и женскими портретами блокадной поры. Это по-прежнему образы людей пожилых, людей насыщенной жизни — портреты старых большевиков и военных, созданные в 1960-е годы. Все они однотипны по композиционному и пластическому решению: максимально приближённые к переднему плану холста, написаны на светлых фонах, лепка формы ясна и спокойна, сколько-нибудь значительных аксессуаров нет, нет и намёка на какие-либо постановочные котурны, призванные внешними средствами «укрупнять» образ. Тяжело опёршись на палку, непривычный к позированию, да и к покою, неподвижности непривычный, предстаёт перед зрителями герой полотна «Портрет ветерана революции А.И. Эрикайнена» (1969). Плотными короткими мазками, почти осязаемыми в своей материальности, вылеплены руки модели — натруженные рабочие руки, сами по себе способные рассказать о человеческой жизни, о главном её содержании. Затем внимание зрителя властно приковывает лицо портретируемого. Кропотливо и настойчиво, с какой-то скрупулезной тщательностью прослеживает Малагис внутреннюю биографию модели. Суть её — не в первоплановой, зримой части, а где-то в глубинах холстов, к которым по едва заметным ориентирам — точечным мазкам, выявляющим пластику лица и одновременно «рельеф» характера,— направляет зрителя художник. Так же сосредоточенно, требовательно и трезво анализирует Малагис какие-то большие категории и собственной жизни, духовного опыта, творческого пути в одной из лучших своих поздних работ — «Автопортрете» 1962 года.
Проследим и мы внимательней этот большой — художник проработал в искусстве пять десятилетий — творческий путь, исполненный напряжённого, каждодневного труда, путь, такой неординарный и одновременно такой характерный для своего времени.
Л. БОРОВСКИЙ Журнал «Художник» №7, 1984 г.
|