В преподавании Виктор Григорьевич Цыплаков был ненавязчив и немногословен, он не называл готовых рецептов, как в композиции, так и в живописи. Надо сказать, что он как раз был против каких-либо рецептов и схем.

«Никто не знает, как надо писать. Это же тайна... Вот напиши куст... Какой восторг! Во всей мировой живописи этого нет».

У меня всегда было ощущение значительности происходящего, когда подходил Виктор Григорьевич. Ведь это живая история нашей русской живописи, от него тянется ниточка к И. Э. Грабарю, В. А. Серову, К. А. Коровину, В. И. Сурикову... Он очень мудро замечал то, на что многие просто не обращают внимания.

«Ну что ты, как крот, сидишь в темноте. Нужно, чтобы был свет. На свету нужно... Живопись свет любит. Это после, когда нужно проверить, верно ли взят общий тон, не рвет ли что, не проваливается, тогда нужно смотреть в полумраке, а писать нужно на свету». Потом с лукавинкой улыбался и добавлял:

«Время допишет. Хорошая живопись со временем делается лучше, доходит... Вот вы пишете, жиденько трете, заботитесь, чтобы только сейчас было красивенько и благополучно, добиваетесь музейности, а в музее-то холсты хранятся сто, двести, а то и триста лет. Краски сохнут, садятся. Это тоже тайна. А у тебя высохнет и лет через двести ничего не останется, а то и раньше. Писать нужно мощно, чтобы восторг был, чтобы сейчас хорошо было и через двести лет тоже... Смотрите, это ж жемчуг, перламутр! Сложность живописи — передать свет в пространстве. Сейчас это редко кто может». Не раз Виктор Григорьевич говорил нам:

«Хороший этюд — это когда в нем есть какая-то святость. Пушкин говорил, что поэзия должна быть глуповата. Живопись — тоже.

Я вам сознательно не называю композиционных схем, хотя я знаю и законы живописи.

Но дело не в них, не в законах. Вам ведь покажи, и вы слепо начнете

повторять.

Как-то давно это было. В Третьяковской галерее один художник копировал «Боярыню Морозову». Я попросился на стремянку, посмотреть вблизи то, что мы снизу обычно видим. Я запомнил, как корпусно написан желтый плат. Прямо с палец толщина. А снизу смотришь — и незаметно это».

«Снег писать сложно. Многие пишут «долбежкой», а все гораздо сложнее. Вот смотри,— и Виктор Григорьевич стал показывать этюд «Суздаль».— Тут тропинка, ближе к нам плоскость фронтальная, она перпендикулярна к солнечным лучам. Поэтому в этюде эта плоскость самая яркая и теплая. Нужно взять и прописать этим теплым тоном весь снег, а после мягким колонком (лессировкой по сырому) уронить холодные полутона неба. Эти полутона чаще всего должны быть плотнее неба. А в конце кое-где корпусно ударить след какой, комочек снега это будет ,,поцелуй солнца"!»

Очень любил Виктор Григорьевич село Троицкое под Серпуховом. Однажды он показывал нам свои любимые места:

«Травы у нас целебные. В древности, говорят, их сюда татары занесли на конских копытах.

За границей я не бывал. Как-то позвонили из Академии, сказали, что есть путевка в Ватикан. Я отказался, сказал, что еду в Троицкое». Мы поднялись на холм.

«Смотрите — какие дали! Горизонт прямо дугой выгнулся,— сказал Виктор Григорьевич и добавил свое,— надо же!»

В. Н. СТРАХОВ